«Биткоин будет жить дольше, чем банки»: основатель Exante Алексей Кириенко о криптовалютах и кризисе
Анастасия Овчинникова
Oct 18, 2019«Материал впервые был опубликован на сайте Forbes.» Смотрите видео на канале Forbes: https://www.youtube.com/watch?v=eu6idUmNNF0
Председатель совета директоров Exante Алексей Кириенко занимается трейдингом с юных лет и успел вложиться в криптовалюты, когда это еще не было мейнстримом. Вместе с партнерами Анатолием Князевым и Владимиром Масляковым он развивает премиальный брокерский бизнес с глобальными амбициями, который за годы своего существования сумел отбиться от претензий американского регулятора SEC, выйти на показатель роста 60% в год и запуститься в Лондоне и Гонконге. По итогам 2017 года уставный капитал Exante, имеющей европейскую лицензию и мальтийский паспорт, превысил $50 млн. Объем клиентских активов Exante, по данным самой компании, составляет порядка $1 млрд, а количество счетов — около 7000. В интервью экономисту Андрею Мовчану для видеопроекта Forbes Capital Кириенко рассказал, зачем Exante азиатский рынок, стоит ли в 2019 году покупать биткоин и когда ждать нового кризиса.
Сегодня у нас, пожалуй, самый молодой инвестор и при этом один из самых опытных инвесторов на международном рынке — Алексей Кириенко, председатель совета директоров и совладелец брокерской компании Exante. Алексей, добрый день.
Добрый день, Андрей.
Мы с вами говорим об инвестициях, что бы это для вас и для меня ни значило. Когда вы начали инвестировать?
В университете, где-то на втором-третьем курсе. Сначала в школе меня заинтересовала теория вероятности как таковая и ее применение на таких секторах, как финансовые рынки. Поэтому я всегда рассматривал финансы именно с точки зрения статистики, условных вероятностей и теории игр. И, соответственно, со второго-третьего курса я начал торговать ценными бумагами.
Вы заканчивали Губкинский?
Да.
А почему Губкинский? Казалось бы, теория вероятности — это все-таки Физтех, МИФИ, МГУ.
Потому что у меня была идея пойти работать в одну из крупных нефтегазовых компаний.
Я почему еще это спрашиваю — Губкинский университет в мое время был прибежищем для евреев, которых не брали в МГУ. И туда поступало очень много талантливых ребят. Они «сделали» этот университет в свое время. И в общем, университет очень хороший. Там очень хорошо учат.
Университет (РГУ нефти и газа имени И. М. Губкина. — Forbes) действительно хороший. Это основной вуз, где готовят профессиональные кадры для «Газпрома», «Роснефти», а в то время — и для ЮКОСа.
Ну вот не пошли вы в ЮКОС?
Нет.
А как вы оказались в трейдерах? Просто я в вашем возрасте не знал, что такое торговать.
Ну какая там была математика? В 2001 году надо было покупать акции «Газпрома», РАО ЕЭС. Они просто должны были расти, а вы — зарабатывать.
Конкретно «Газпром» и «Роснефть» я не покупал, меня интересовали более сложные вещи. Меня интересовали акции как временные ряды, поэтому мы их начали рассматривать с точки зрения свойств трендовости, возвратности. Я уже в тот момент знал, что есть глобальные рынки и там торгуется гораздо больше ликвидных инструментов, чем в России, где все плюс-минус было «коррелировано». Но это сейчас очевидно, что все [на российском рынке] пошло вверх. Тогда же еще шла вторая война в Чечне, взрывы, никто не понимал, в какую сторону пойдет страна. То есть простое инвестирование было не столько интересно, хотелось заниматься какими-то передовыми вещами. В том числе мы изучали и применение нейросетей к временным рядам, и корреляционный анализ. Мы одними из первых в стране, наверное, начали это делать.
То, что вы занимались статистическим арбитражем, понятно. А нейросети, корреляционный анализ — неужели это как-то работало на практике?
Не особо. Это работало в теории, но не работало на практике. А вот статистический арбитраж работал на практике. В 2005-2006 годах мы зарабатывали уже немалые деньги, особенно для студента пятого курса. Делали сначала руками, а потом при помощи роботов арбитраж между фьючерсными контрактами на индексы FTSE 100 и S&P 500. У них была очень высокая корреляция, при этом они на высоких частотах колебались так, что из этого было легко извлекать доходность.
Это было великое время, когда там особо никого не было. Сейчас-то так уже не заработаешь.
Ну, уже в 2010 году так нельзя было заработать, да.
Я знаю, что вы работали на свои деньги. Потом вы привлекли клиентов. Потом у вас был фонд. Что с ним случилось?
Когда мы поняли, что брокерский бизнес становится для нас основным, мы просто закрыли этот фонд — и все.
Это не было связано с кризисом 2008 года?
Нет, 2008-й был нашим лучшим годом, мы заработали больше всего.
А почему брокерский бизнес основной?
Потому что он, в отличие от фондового, капитализируется. У вас появляются во владении акции вашей компании, которые растут в цене с ростом количества клиентов, с ростом выручки. Вот это основной момент.
То есть для вас брокерский бизнес — это инвестиция и вы собираетесь когда-нибудь его продавать?
Конечно.
А сейчас вы не продаете акции? Или у вас замкнутый круг учредителей?
У нас были предложения, но пока мы их все отклонили.
А когда начался брокерский бизнес?
Мы решили, что займемся им в 2010 году, когда количество написанного (нами) софта и в целом инфраструктуры, коннекторов к различным биржам, подключений к поставщикам данных достигло такого масштаба, что нас начали узнавать на рынке и спрашивать: «А можно ли воспользоваться вашей инфраструктурой для доступа к рынкам?» Мы поняли, что в этом есть бизнес.
То есть вы делали это для себя и в результате стали масштабировать.
Да, мы писали программное обеспечение для торговли на биржах для себя. И в какой-то момент знакомые и другие участники рынка стали интересоваться, можно ли им воспользоваться [этой инфраструктурой]. Они видели, что мы делаем. Они понимали, что писать [самим] — это занимает годы, и по крайней мере в СНГ подобного софта не было. А чтобы идти за ним на Запад, нужны совсем другие деньги. И тоже не факт, что он там в то время был. Мы начали думать над бизнес-моделью — как это оптимально монетизировать, как продавать наш софт. Ну и логично пришли к брокерской модели.
Если российский клиент хотел торговать на глобальных рынках в 2010 году, то, наверное, это был не очень частый клиент. И у него было очень много предложений. В чем было ваше преимущество?
Андрей, а ты про какие предложения сейчас говоришь?
Про брокерские услуги.
Я понимаю. Про каких конкурентов? Про российские компании или про западные?
И те и другие, в общем. Ведь в то время и TD Ameritrade был на месте, и Interactive Brokers. Российские компании уже торговали международными акциями для клиентов.
И тогда и сейчас большому числу клиентов по разным причинам сложно идти к западным брокерам. Не все путешествуют непрерывно по миру и знают, что мир глобальный. Есть все-таки некий порог в том, что ты отправляешь свои деньги куда-то за океан, не подержав за руку вообще никого. Ну и за последние годы, например, TD Ameritrade вообще перестал открывать счета российским клиентам. Точно так же, как Fidelity и вообще все американские брокеры. По-моему, только Interactive Brokers остался.
Но в те годы то они как раз работали активно.
Что касается российских брокеров, до сих пор слезы, как они пытаются в QUIK (платформа для трейдинга. — Forbes) впихнуть торговлю хотя бы американскими ценными бумагами, не говоря уже про акции и фьючерсы. Наш офер был и во многом остается уникальным: это платформа с единым счетом, где клиент мгновенно получает доступ ко всем ликвидным мировым рынкам — более 100 000 инструментов, включая российский рынок.
Почему он уникален?
Наш единственный конкурент, с которым нас все сравнивают, — это Interactive Brokers. Ни с одним российским брокером нас не сравнивают.
Но почему такая уникальность? Почему рядом нет конкурентов, которые, как в Америке сейчас, душили бы вас комиссиями?
Мы задумывались над этим и нашли для себя такой ответ: среди бенефициаров и акционеров должно одновременно сложиться несколько экспертиз — финансовая экспертиза, IT-экспертиза и видение того, какой продукт ты хочешь создать и для чего. Очень сложно, чтобы все это сошлось в одном месте. Большинство российских брокеров — это прежде всего финансовые компании. Это не IT-компании, у них нет этого компонента IT-культуры. А сейчас еще и найти качественных программистов на самом деле сложно — так, чтобы они не просто к тебе пришли, но и остались у тебя работать. Это нужно, чтобы они чувствовали, что создают передовой продукт и при этом используют интересные для них технологии.
Вы считаете, у вас получилось?
Рынок оценивает так, что получилось.
Можете какие-то цифры назвать?
У нас сейчас открыто около 7000 счетов и более $1 млрд активов. Мы растем. В этом году мы вырастем где-то на 60% к прошлому году.
А в прошлом году какой был рост?
В прошлом было меньше. Потому что был всплеск 2017 года и…
2017 год — это криптовалютный бум, я так понимаю…
Да-да. И наш рост точно так же вместе с рынком криптовалют слегка скорректировался в 2018 году. И дальше он вышел на свои нормальные темпы.
Ваше предложение явно находит спрос, который нигде больше не удовлетворяется. Но несмотря на ваши успехи, вы все равно Exante, а не Goldman Sachs**. Однако когда клиент просто ищет на пустом поле, куда бы отдать деньги, то передать их** Goldman Sachs все-таки легче морально, правильно?
Это было бы правильно сравнить, потому что многим людям кажется, что у Goldman Sachs есть какой-то такой Грааль (безотказная стратегия в трейдинге. — Forbes), благодаря которому они сразу много заработают. Как будто там облигация платит больше купонов, а акции в вашем портфеле будут больше стоить. На самом деле нет. Они дадут доступ к тем же самым бумагам, но в то же время у них, если вы захотите торговать разными классами инструментов, вы будете скорее обращаться на разные дески и пользоваться разным софтом, причем далеко не самым передовым. Кроме того, если у вас портфель меньше $100 млн, с вами там не очень-то захотят плотно общаться.
Справка Forbes. В 2015 году компания Exante оказалась в эпицентре крупного скандала в США. Комиссия по ценным бумагам и биржам США (SEC) заподозрила брокера в том, что он участвовал в масштабной инсайдерской схеме, в которой были замешаны российские и украинские хакеры. По данным регулятора, с 2010 года преступники украли с серверов и передали брокерам-подельникам более 150 000 неопубликованных пресс-релизов публичных компаний. Информация из этих файлов впоследствии использовалась для инсайдерских сделок. Exante, по мнению SEC, могла быть одним из бенефициаров преступной схемы. Комиссия заявляла, что структуры, связанные с Exante, заработали на инсайде около $28,3 млн. По итогам расследования, которое завершилось в феврале 2016 года, SEC сняла с Exantе все обвинения.
Давайте я провокационный вопрос задам. А как быть с вашей надежностью? Ведь кто такая Exante? Это несколько молодых людей из России, которые учредили некую брокерскую компанию. Брокер имеет право использовать активы клиентов, и мы много раз видели крушения брокеров. Вдобавок вы зарегистрированы где-то в офшорных юрисдикциях. Как вообще вам можно давать деньги?
На сегодня у нас пять лицензий, включая Великобританию и Гонконг, которые никак нельзя назвать офшорными юрисдикциями. И, важно отметить, брокер не имеет права пользоваться деньгами клиентов. Они строго сегрегированы. В Европе любая брокерская компания работает по схеме сегрегации клиентских активов. Это прописано в MiFID (директива Евросоюза о рынках финансовых инструментов. — Forbes). То есть на каждом контрагенте существует два счета — счет компании и счет клиента, и эти деньги никогда не перемешиваются. Мы никогда не занимаем. Нужно понимать, что если ваши деньги лежат в брокере — неважно, в Exante или каком-то другом, они всегда в более безопасном месте, чем в банке.
Это зависит от размера банка. Все-таки в UBS, наверное, будет безопаснее.
Я бы сказал, что это скорее зависит от пропорций ликвидности его портфеля, чем от размера. История говорит, что размер тут может не иметь принципиального значения.
Хорошо, кредитный риск мы вроде обсудили. Но есть и риск законодательный. У вас же есть замечательная история с Комиссией по ценным бумагам и биржам США. Расскажете?
В 2015 году Комиссия по ценным бумагам и биржам США (SEC) выдвинула обвинения против 42 физических и юридических лиц по подозрению в инсайдерской торговле. Одним из 42 обвиняемых (замечу, по гражданскому иску, то есть с претензией на штраф) была названа компания Exante. Соответственно, мы потратили несколько месяцев, чтобы доказать полную необоснованность их обвинений. И они признали свою неправоту и полностью сняли все претензии к нам без каких-либо замечаний или штрафов.
Суть истории была в том, что несколько наших клиентов, предположительно, совершили какие-то сделки, которые не понравились SEC. И комиссия в свойственном ей стиле, не разобравшись, обвинила в этом брокера, который не имеет вообще права на собственные позиции и собственные сделки, в том, что мы совершили эти операции. Нам очень легко было доказать, что мы никакого отношения к этому не имеем.
То есть вы одна из немногих российских компаний, у которых есть справка о том, что вы невиновны по американскому законодательству?
У нас есть справка. Она доказывает, что у нас все активы в целости и сохранности, что мы выводим все сделки на биржу и не совершали каких-либо неправильных действий.
Что ж, мы решили вопрос, как можно вам давать деньги.
Все акционеры Exante также пользуются Exante как продуктом.
А список акционеров секретен?
У меня два партнера. Соответственно, втроем мы владеем 100% акций.
Никогда не было соблазна привлечь кого-то крупного в акционеры? Какого-нибудь западного партнера.
У нас, конечно, была и есть идея привлечь бренднейм-инвестора, который бы добавил репутации и доверия. С кем-то мы не сошлись в цене. На что-то повлияли события 2014 года, после которых западный инвестор стал несколько иначе смотреть на любые истории с российскими корнями. К сожалению, это факт. Как есть, так есть.
Даже какой-нибудь Катарский фонд?
Нам Катарский фонд не очень поможет. Наоборот, он, возможно, осложнит отношения с какими-то контрагентами.
Будет торговать на $10 млрд через вас.
Это то же самое, что с американскими инвесторами. Их очень невыгодно иметь — потом катастрофически сложно будет открывать новые контрагентские счета и поддерживать старые. Поэтому мы очень сильно ограничены. То есть российский сколько-нибудь крупный инвестор, если он у нас будет, скорее всего, не добавит нам ничего. Американцев мы брать не можем. Европейцы консервативны — после 2014 года они относятся к компании с российским происхождением очень осторожно. Остается Азия, наверное. Будем смотреть в эту сторону.
Вы открылись в Гонконге. А зачем, кстати? Там есть клиентура?
Да. Есть азиатские клиенты, для которых очень важно иметь [доступ на этот рынок]. Гонконг, чтобы мы понимали, — это азиатский финансовый центр. Это такой вот азиатский Лондон. И, соответственно, это финансовая юрисдикция номер один. Азиатские клиенты хотят видеть только ее. Даже австралийцы.
А что происходит в Гонконге? Кто там крупные игроки?
Там,
